|
Должно быть, в гортанном голосе таился призыв, потому что все женщины, вместо того чтобы спасаться от дождя, вдруг как бы разлепились и мигом ухватились за мешки— тяжелые, бугристые мешки, набитые до отказа картошкой. Но дело, видимо, было привычное для женщин. Двое из них, покрепче ухватив мешок снизу, тут же в дружном рывке подбрасывали его кверху, прямо на спину пригнувшейся третьей женщины, а та с ловкостью и цепкостью заправского грузчика-волгаря, глядишь, уже несла грузную ношу по мосткам на берег и там сбрасывала ее под дощатый навес.
Молча, без суеты, с упорством природных трудолюбцев, таскали женщины-марийки пудовые мешки, гнулись под ними не хуже былинок на своих колхозных лугах, да все-таки не ломались: гибкие, жиловатые были, сызмальства приученные к суровости"м крестьянской жизни, нипочем в работе не уступавшие мужчинам — истинные патыри.
Дождь между тем усилился. Длинные мокрые шабуры на женщинах лепились складками вокруг тел; мокрые платки сползали со многих голов, и теперь виднелись гладкие волосы, вспыхивающие темным глянцем в луче прожекторов, и тонкие, почти девчоночьи косички, такие трогательные в наш век изощренных причесок.
Я восхищался быстрой слаженной работой женщин, их гордым презрением к разбушевавшейся стихии. Однако, увлекшись, женщины выгружали мешки не очень-то расчетливо — лишь с носа завозни. И тогда, как и следовало ожидать, корма не выдержала чудовищной нагрузки, сама собой осела, и вода хлынула в завозню. Женщины с криками «яй-яй!» кинулись с носа на берег. Только одна осталась на полузатонувшей баржонке — та высокая, с белым холстом на голове. Она опять что-то призывное выкрикнула своим гортанным голосом. Но  товарки в ответ лишь замахали руками, еще дальше попятились от воды. И вот тут- то произошло нечто неожиданное. Женщина запела, и в голосе ее уже звучали нежные переливы. С песней она стала сходить с- высоко поднятого носа завозни вниз, к корме, вдоль борта; ее голенастые ноги в остроносых сапожках все глубже погружались в воду; вот уже и сборчатые концы шабура окунулись... Но она продолжала петь— и все нежнее, призывнее! Ее лицо, в упор освещенное прожектором, узкое, скуластенькое, с тонким вырезом прижмуренных глаз, совсем, кажется, незрячее в ярком свете, дышало мужественной энергией и какой-то особой вдохновенной красотой.
|
